Курс валют: USD: 65.3498 | EUR: 73.3617
1В Калининграде продолжается судебный процесс по делу калининградских медиков, обвиняемых в убийстве новорожденного для фальсификации статистики. В четверг, 8 октября, в заседании дала показания одна из подсудимых — неонатолог Элина Сушкевич. Она подробно рассказала, что произошло в то утро в роддоме № 4, и ответила на вопросы прокуроров и адвокатов. «Новый Калининград» публикует ответы медика.
«Елена Валерьевна [Белая] мне не предлагала убивать ребенка, тем более введя ему магнезию. Это абсолютно бессмысленная манипуляция. Так как такому ребенку для того, чтобы ускорить его летальный исход, достаточно отключить его от аппарата или просто перестать лечить. И никакие специальные усилия для этого прилагать не надо. <...> Я не вводила магнезию и не говорила, что ребенку нужно ввести магнезию для того, чтобы он умер».
«Первый раз она (Елена Белая — прим. „Нового Калининграда“) спросила: „Что вы делаете, чтобы таких детей не было?“. Я не поняла, о чем она спрашивает, поэтому я переспросила: „Что вы имеете в виду?“. Она сказала: „Чтобы не было таких тяжелых детей?“. <...> Я сказала, что для того, чтобы избежать инвалидности, летального исхода, таких детей нужно начинать лечить в родзале, а не когда он лежит уже три часа в палате интенсивной терапии. Что вводятся антибиотики, дексаметазон, магнезия. Вводятся женщине, а не ребенку!».
«Статистика никак не влияет на работу простого врача, потому что мы не задействованы в этой сфере. Есть специальные люди, которые занимаются статистикой. Есть администрация (администрация медучреждений — прим. „Нового Калининграда“) и здравоохранение (министерство здравоохранения — прим. „Нового Калининграда“), которые отвечают за эти показатели. Простой врач никак не участвует в статистических отчетах».
«Я не удаляла ни интубационную трубку, ни пупочный катетер... Опять же, если это было целью скрыть оказание медпомощи ребенку — это абсолютно бессмысленно. Потому что на теле остаются другие следы — следы от пластыря. А у недоношенных детей кожа очень нежная, и [следы] впечатываются — иногда даже с верхним слоем эпидермиса мы убираем пластырь. Остается в углу рта вмятина от интубационной трубки, остаются следы от инъекций... Поэтому, просто убрав трубку и катетер, невозможно скрыть следы оказания помощи ребенку. У нас не регламентировано, как должен труп направляться на вскрытие — то есть где-то в учреждениях просят все оставлять, где-то в учреждениях просят все убирать. Нам ни разу не делали замечание, что ребенок приехал без катетеров, без трубки или еще без чего-то.
<...> Мы обычно оставляем интубационную трубку, катетер убираем, расправляем ручки-ножки, чтобы они лежали ровно, потому что когда <...> происходит трупное окоченение, он застывает в той позе, в которой его оставили. И патологоанатому просто неудобно делать вскрытие. Поэтому мы выпрямляем ручки и ножки. Тонуса у ребенка в 23 недели нет, и придать ему положение, чтобы он казался без тонуса — это вообще абсолютно бессмысленно, потому что у него изначально нет тонуса».
«Это как раз след от забора анализов. У недоношенных детей есть такая особенность — все незрелое. То есть легкие, головной мозг, другие органы, в том числе и система, которая отвечает за свертываемость крови, [незрелые] . То есть забор крови из пятки — это как у нас из пальца. У нас обычно [кровь] сворачивается, и мы не видим ничего — выкинули ватку и все. А у недоношенных детей в силу того, что фактора свертываемости крови не хватает, постоянно кровь капает — подтекает, даже не скажу, что капает. И в какой-то момент, да, она натекла. Но говорить о том, что это магензия так подействовала — это вообще абсолютно неграмотное заявление».
«Как выглядит коробка „Магния Сульфата“ я понятия не имеют. Это знает медсестра, которая отвечает за введение препаратов. Я знаю, как выглядит „Адреналин“, потому что я этим препаратом пользуюсь. Я знаю, как выглядит „Куросурф“, потому что я им пользуюсь. Я иногда делаю сама ингаляции, я знаю, как выглядит ампула „Пульмикорта“. Как выглядит ампула магнезии, я не знаю. Тем более не знаю, как выглядит коробка, сколько там ампул хранится, и как она расцвечена. Если ты ни разу не брал в руки эту упаковку — как вообще можно знать, как она выглядит? Как выглядит физраствор я тоже не знаю, как выглядят другие препараты — понятия не имею. Только те препараты, которыми я пользуюсь».
«На данный момент я не могу сказать, точно ли шел (показывал данные — прим. „Нового Калининграда“) аппарат. Он мог или спешить, или отставать на какой-то определенный [период], но большой промежуток времени, я думаю, что я бы заметила, потому что я неоднократно дежурила в 4-ом роддоме, в том числе оказывала помощь тяжелым детям, и своевременный и быстрый забор крови позволяет быстро судить о состоянии ребенка, а также позволяет судить о качестве и своевременности ему оказания помощи. Поэтому, конечно, я бы обратила внимание, если бы это было большое расхождение в минутах. Потому что если я точно знаю, что если я взяла [забор крови] у ребенка через 10 минут после рождения, а анализ мне показывает, что уже прошло полчаса — это заметно».
«Температура [тела ребенка] была низкая, и говорить о том, что датчики были неисправны, или лежали не приклееные к ребенку, или лежали под ребенком — это некорректно. Потому что если бы датчик лежал не под спиной или не был зафиксирован на ножке у ребенка, то он бы показывал температуру воздуха в кювезе — она была больше 36 градусов. Если бы датчик был неисправен — я в этом уверена на 100%, не показывает вообще никакую температуру — там прочерк, и при этом еще кювез пищит и сигналит, что датчик неисправен. Поэтому говорить о том, что у него была нормальная температура... Нет. У него была низкая температура — он был холодный на ощупь».
«Состояние ребенка нельзя было назвать стабильным, потому что потребовалось расширение лечения. При стабильном состоянии мы не меняем лечения — оно в остается прежнем объеме. И транспортировке такие дети не подлежат».
«С главным врачом [РПЦ] в то утро я не разговаривала, и с Ольгой Анатольевной [Грицкевич] мы общаемся только по рабочим вопросам, когда я исполняю обязанности заведующей отделением. Астахова (Екатерина Астахова — заведующая отделением в РПЦ — прим. „Нового Калининграда“) была на месте — она владела информацией, поэтому необходимости мне звонить Ольге Анатольевне не было. В принципе, Ольга Анатольевна является акушером-гинекологом, и она не могла давать мне никаких рекомендаций. <...> Я с ней не общалась в этот день».
«В этот момент, где-то в период с 9:00 до 10:00, по приложению WhatsApp я общалась с врачом-реаниматологом из города Санкт-Петербурга. Он работает в пушкинском родильном доме. <...> Возможно, переписывались [с Астаховой]. Я могла ей отправлять и анализы, и показатели монитора... Но на данный момент я не могу вспомнить»
«Так как я являюсь врачом перинатального центра — в тот день я прибыла в качестве врача перинатального центра, — отношения к 4-ому роддому я никакого не имела. Да, я там дежурила. Но на тот момент ни главный врач [РПЦ], ни Елена Валерьевна Белая не могли мне дать тех указаний... Я бы их не выполняла, те указания, которые могут навредить пациенту или привести к его смерти. Более того, если бы такая ситуация сложилась со мной, с какими-то другими коллегами, то я бы точно не стояла в стороне, а активно препятствовала, возмущалась. Потому что врачи не вредят своим пациентам. Их задача — лечить, а не убивать».
«Я такого не говорила. Я такого сказать не могла! Потому что параметры — те, которые были выставлены у ребенка на момент моего приезда, не соответствовали его тяжести состояния, и я проводила коррекцию параметров искусственной вентиляции легких» .
«Я точно помню, что была Косарева. Елена Валерьевна [Белая] — возможно, да, находилась [в палате интенсивной терапии]. Елена Валерьевна не участвовала в реанимационных мероприятиях, а это такой момент, который эмоциональный, который напряженный. Я помню то, что я делала и того, кто мне помогал, кто находился рядом. Может, вообще кто-то заходил, выходил — я не обращаю внимание на это в этот момент».
«При остановке сердца ребенок по-прежнему находился в кювезе. Он был подключен к аппарату ИВЛ. И ему продолжали вводится препараты в пупочный катетер. <...> [В тот момент], если стоять лицом к кювезу, то я находилась с правой стороны, Косарева — слева.
«Я выполняла непрямой массаж сердца. <...> Я вот двумя пальцами такие движения [совершала], которые имитируют сокращения сердца. <...> Так как непрямой массаж выполняла я, то я сказала Косаревой развести адреналин. Она принесла шприц. Я говорю: вводи. Она вводила — не знаю, вводила или не вводила. Надеюсь, вводила. У нас не было такого прямо руководителя. Как вводить и сколько, я не говорила. <...> Она сходила к шкафу — это тоже меня удивило, потому что адреналин в холодильнике хранится. Но есть формы, которые допустимы для хранения в шкафу. Она взяла что-то в шкафу, что-то развела и вернулась со шприцем. Я говорю: „Вводи“».
«Так как я уже до этого заполняла документацию, мне оставалось описать только анализ, который я набрала. В принципе, много писать мне не надо было. Я оформила до конца — то есть факт остановки сердца записала, проведенные мероприятия, констатацию смерти и сказала, что, в принципе, больше мне писать нечего — я все оформила. Нужна ли какая-то моя помощь? <...> Спросила у нее про документы: знает ли она, какие заполнять? Она сказала, что ей не нужно, потому что „скорее всего, он будет антенаталом“. После этого я вернулась в машину, и мы уехали вместе с медсестрой. <...> По приезду я доложила заведующей своего отделения Астаховой о ситуации и сказала, какое лечение мы проводили. И, в принципе, на этом эпизод закончился. <...> Я ничего не спрашивала, потому что реанимационные мероприятия не увенчались успехом. Это не то, что мы сели и спокойно дальше пошли пить чай... Я не расспрашивала ее о том, что значат ее слова».
«Обычно мы заполняем еще и лист выезда бригады. Там отмечаются данные женщины, то есть ее фамилия, паспортные данные, адрес проживания, диагноз ребенка, результаты выезда... Я не взяла эти данные, поэтому я не заполнила. А на следующий день уже пришел Следственный комитет, который журнал изъял, и уже не стала я вносить, чтобы не было потом..., [чтобы] как-то не уличили нас в какой-то фальсификации. Поэтому вот этот журнал я не заполнила. Но у нас регламента, что это нужно прямо день в день делать — он к концу месяца подается, и к концу месяца мы обычно данные все вносим, к концу месяца проверяем, все ли графы заполнены».
Текст: Екатерина Медведева. Фото: Виталий Невар / Новый Калининград
© 2009-2020, «Салат из новостей». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковых систем гиперссылка на sallaty.ru обязательна. * 
* XML, HTML